Впрочем, сейчас практическое значение имело только одно: то, что произошло в подъезде несколько минут назад. Сраный Дон Кихот своим ржавым идиотским мечом ткнул кого-то из соседей. Какие это может иметь последствия для человека, вся жизнь которого состоит из нескончаемой череды неудач? Похоже, дело кончится тюрьмой.

Сильно забарабанили в дверь. Каймаков вздрогнул и поднял топорик.

– Кто здесь? – хрипло спросил он.

– Открывай, Сашка! – возбужденно ответил знакомый голос. – Вы что, вымерли тут? К Симонянам звоню – молчат, к Егоровым – тоже... Знаешь, что я сейчас видел?

Вовчик возбужденно подпрыгивал – эта манера прибавляла два-три из недостающих пятнадцати сантиметров роста.

– Подхожу к подъезду, а оттуда – мужик! – не здороваясь, продолжал он. – За сердце держится и ба-бах – с копыт! Хорошо, рядом «скорая» стояла. Оттуда два лба выскочили, запихали его внутрь и погнали... Повезло мужику! Обычно они два часа едут, сволочи!

– А что за мужик? Незнакомый, что ли? Или из наших?

– Какой «из наших»! На борца похож – здоровый, без шапки, волос короткий... Вовчик осекся.

– И эти, доктора, такие же... Как нарочно – бугаи, почти наголо острижены. Вот совпадение! Сволочи! – Вовчик был недоволен жизнью и для характеристики тех, кто, по его мнению, делал ее такой паскудной, использовал одно универсальное слово, разнообразя его только интонациями. Сейчас он не придал ругательству эмоциональной окраски, значит, прозвучало оно для порядка, чтобы не перехвалить быстро сработавших докторов.

– Ну а ты как? – Вовчик перестал подпрыгивать и осмотрелся. – Все холостякуешь? Хорошо: захотел грамулечку пропустить – никто не мешает...

– Нету ничего! – Каймаков начал теснить коротышку к двери, но тот не спешил прощаться.

– Как нету? Недавно покупал две бутылки... Каймаков щелкнул замком.

– А где ты «дипломат» разорвал? – спросил востроглазый Вовчик за миг до того, как дверь захлопнулась.

Действительно, на черной матовой крышке появились две глубокие вмятины, от них наискось шли царапины, сквозь сорванную кожу проглядывал белый картон прокладки. На лежащей в чемоданчике папке с бумагами тоже виднелись довольно отчетливые углубления.

Каймаков пощупал макушку, потом быстро прошел на кухню, взял полиэтиленовые пакеты, надел перчатку, в которой чистил рыбу, из кладовки извлек фонарик и, прихватив топорик, спустился вниз.

Вначале он вышел из подъезда, затем вернулся вовнутрь и посветил под ноги. Почти сразу нашел то, что искал, сноровисто, будто делал это много раз, поднял рукой в перчатке и опустил в пакет сначала один предмет, затем другой.

Оказавшись в квартире, он тщательно осмотрел тяжелый с тупыми шипами кастет, примерил его к следам на «дипломате» и еще раз потрогал макушку. Шило было осмотрено так же тщательно, особенно стальное жало, покрытое почти по рукоятку бурым налетом.

Не размышляя. Каймаков придвинул телефон и набрал номер.

– Алло, на меня только что напали...

Он собирался говорить уверенно и спокойно, но не получалось – торопился, глотал слова, не мог сосредоточиться на главном... Взволнованный голос колебал мембрану микрофона, превращаясь в электрические импульсы, которые пробегали по километрам проводов, жил, кабелей и снова жил и проводов, добирались наконец до пульта связи дежурной части тридцать второго отделения милиции, колебали мембрану телефона, прижатого к поросшему рыжими волосами уху помощника дежурного сержанта Перцова, вновь преобразуясь в звуковые волны.

– С кастетом, ударили по голове, не знаю, что хотели... Проделывая свой длинный путь, электрические импульсы на одном участке

– в помещении телефонного узла – попадали в поле специального электромагнитного контура и наводились в параллельном проводе, раздваиваясь.

– Прямо в подъезде, я домой шел, адрес...

Новые наведенные импульсы бежали своим путем, донося сдублированную информацию до специального узла связи, где она вызывала гораздо больший интерес, чем в прокуренной и провонявшей карболкой дежурке тридцать второго.

– Да нет, трезвый, я же с работы – и вообще не злоупотребляю...

Для сержанта Перцова, изнуренного муторной колготней дежурных суток с нескончаемым однообразным потоком жалоб и заявлений, еще один звонок был лишней рутинной заботой, подбрасываемой ненавистной службой.

– Ущерба нет, телесных повреждений не получил... «Дипломат» разорван, да не в этом дело... – Каймаков почувствовал, что упирается в неподатливую вязкую стену, переворачивающую картину происшедшего с ног на голову и вынуждающую его вроде как оправдываться, и ощутил злость на самого себя.

В комнате прослушивания одиннадцатого отдела Второго главного управления КГБ СССР, официально давно упраздненного, медленно крутились катушки магнитофона. Непосредственный контроль вел не сержант-оператор, как обычно, и не прапорщик – старший оператор, как бывало по особо важным разработкам, а инициатор задания, вызванный начальником смены, как только включился прослушиваемый канал.

Майор Межу ев прижимал к уху обтянутый черным поролоном изящный наушник фирмы «Филипс» и тоже злился – на ленивого милицейского болвана, в силу врожденной лености и тупости отпихивающегося от факта, в который ему надлежало вцепиться мертвой хваткой.

– Как так – какие претензии?! – Каймаков дал выход злости. – Я говорю: подвергся нападению, ударили кастетом, хорошо – не попали! Нападающий напоролся на шило, упал, его увезла «скорая помощь» с номером «43-23»! Вам этого мало?!

Крик Каймакова бился в убогой комнатенке под голой лампочкой, отражался от голых с облупившимся накатом стен и улавливался приемнопередающим устройством размером с таблетку и стоимостью в двадцать тысяч долларов. Этот «клоп» в числе других специальных устройств был закуплен через посредников в одной из европейских стран для научно-технического отдела Главного разведуправления Генерального штаба Министерства обороны СССР и сегодня утром внедрен в стену за старым шифоньером оперативной группой ГРУ.

Несмотря на миниатюрные размеры, «клоп» передавал сигнал на расстояние до полутора километров. А в восьмистах метрах от дома Каймакова стоял передвижной ретранслятор, замаскированный под «аварийку» электросети. Здесь радиосигнал усиливался и направленной антенной передавался в отдел радиоконтроля, где тоже крутились катушки магнитофона, а место оператора занимал майор Синаев, воспринимавший информацию с таким же интересом, как и майор Межуев, а может быть, с еще большим. Во всяком случае, услышав про шило и номер «скорой помощи». Синаев выругался в чей-то адрес и быстро соединился по внутренней связи с начальником отдела подполковником Голубовским, подключив того к прослушиваемому разговору.

– Если вы не хотите работать как положено, я позвоню дежурному по городу!

Хотя Каймаков кричал почти в полный голос, до вешалки в прихожей доносились только невнятные звуки, и всаженный под воротник старого стопятидесятирублевого пальто микрофон-передатчик, купленный за шестнадцать тысяч долларов через посредников в Японии для научно-технического отдела КГБ СССР, не включался, так как реагировал лишь на разборчивую речь.

Но большой беды в этом не было, потому что сотрудник отделения по установке спецтехники, воткнувший в переполненном вагоне метро «клопа» в каймаковское пальто, выполнял задание, исходившее от майора Межуева, и пульт приема, находящийся в конспиративной комнате расположенного в пятистах метрах салона «Звукозапись», обязан был немедленно передавать полученную информацию инициатору задания. А тот и так контролировал каждое сказанное разрабатываемым слово. –

Угроза на сержанта Перцова не подействовала, так как вероятность ее исполнения была невелика, а возможность неприятных последствий для самого Перцова практически отсутствовала. Но раз заявитель обнаружил склонность жаловаться, следовало его успокоить. Поэтому сержант спросил фамилию, адрес и пообещал «тщательно во всем разобраться».

Каймаков положил трубку. Перестали вращаться бобины магнитофона в комнате прослушивания телефонных линий КГБ, выключился магнитофон в отделе радиоконтроля ГРУ, расслабились люди в глухом, подсвечивающемся красными и зелеными лампочками кузове «аварийной» электросети и в такой же глухой, подсвечивающейся такими же лампочками конспиративной комнате салона «Звукозапись».