– Почему выбрали меня?

– Уровень образования, работа в солидной режимной фирме, диагноз и стадия болезни, – четко ответил Валентин Сергеевич. – Это главные основания, есть и второстепенные, всякие мелочи.

– И что я должен делать?

– Лечиться новейшими импортными препаратами в гораздо более комфортных условиях, чем сейчас. Общаться с соседом по палате – он прекрасно владеет русским. Наблюдать за его действиями, контактами...

– Неужели вы думаете, что он нарочно заразился, чтобы уйти от наблюдения? – усмехнулся Клячкин.

– Такие случаи тоже бывали, – невозмутимо ответил контрразведчик. Почти не раздумывая, Клячкин согласился и прямо из кабинета заведующего отделением был отправлен в двухместный «люкс» с кондиционером, цветным телевизором и холодильником. На прощание, после короткого инструктажа, Валентин Сергеевич крепко пожал ему руку. Когда дверь за больным закрылась, контрразведчик тщательно вымыл руки и обильно протер их спиртом.

Роберт Смит поступил в больницу только утром следующего дня. Он был в полубессознательном состоянии.

– Американец вроде культурным должен быть, а ни в какую не хотел ложиться, – рассказывала молоденькая медсестричка. – «Скорая» за ним раз приехала, два – бесполезно! А в посольстве ни капельницы, ни специалистов... Вот и запустил болячку...

Незаметно разглядывая мечущегося в бреду американца, Клячкин размышлял: какое задание заставило его не щадить собственное здоровье? И удивлялся: оказывается, и у них есть самоотверженность и чувство долга.

Через несколько дней соседу стало лучше, они познакомились, стали разговаривать на разные темы. Валентин Сергеевич думал, что разведчика заинтересует место работы Клячкина, но он не проявил к известному авиастроительному конструкторскому бюро ни малейшего интереса. Шел обычный больничный треп обо всем и ни о чем. Смит говорил без малейшего акцента, и, если бы он не связывался дважды в день по радиотелефону с посольством, переходя на английский, его вполне можно было принять за коренного москвича.

«Эссенциале» и «Силибан» творили чудеса. Клячкин чувствовал себя почти нормально, а кормили в «люксе» так, что он отказался от домашних передач. Смит тоже поправлялся. Окрепнув, он обошел инфекционное отделение, разговаривал с пациентами, заглядывал в палаты, в обед побывал в столовой.

– Послушайте, Витя, наша комната сильно отличается от других, – сказал он, глядя в упор внимательными серыми глазами. – И кормят здесь совсем по-другому, и лекарства гораздо лучше. Это можно объяснить так: я иностранец, журналист, и мне надо «пустить пыль в глаза» и «запудрить мозги». Но вы кто такой? Откуда у вас такие лекарства? Почему рядовой инженер лежит здесь, а не в шестиместной палате, где люди задыхаются от жары?

Этот вопрос Валентин Сергеевич предусмотрел и научил, как надо отвечать.

– Если бы я не знал, что вы журналист, то подумал бы, что вы – разведчик, – сказал он, улыбаясь. – Знаете, у нас пишут, что каждый американец работает на ЦРУ.

Смит растерянно молчал.

– Вам действительно пускают пыль в глаза. И я нужен именно для этого. Чтобы запудрить вам мозги, мне дали лекарства, хорошо кормят и я не мучаюсь от жары. Так что мне повезло. Зато вы у себя дома расскажете, как хорошо в советской больнице.

– Но я же видел и все остальное...

– Потому-то вы и похожи на разведчика. Но если на Красной площади нет ни одной лужи, ямы и мусорной кучи, то все это вы можете найти в Химках, или Бирюлеве, или совсем рядом, на соседней улице. И что же? Не поддерживать в безукоризненном состоянии Красную площадь? Нет, наши власти рассчитывают на доброжелательных гостей, которые не ищут специально негативные факты.

– Задача журналиста – собирать все факты.

Вскоре Смит перевел разговор на нейтральную тему, а пару часов спустя Клячкин, поддавшись интуиции, попросил продать ему немного долларов.

– Зачем вам? – удивился американец. – Вы же не сможете ничего купить в валютном магазине. Лучше я вам куплю что надо!

Вечером в разговоре с посольством Смит упомянул фамилию Клячкина. Сам Клячкин в это время был в туалете и ничего не слышал. Но «люкс» находился на аудиоконтроле, и Валентин Сергеевич, с которым Клячкин каждый день встречался в процедурной, сказал:

– Он тебя подозревает. Просил навести справки

– Почему? – насторожился Клячкин. – Что я сделал не так?

– Да ничего, – равнодушно отозвался чекист. – Профессионал и должен всех подозревать. Проверка ничего не даст и подозрения останутся, но все равно ему некуда деваться. Пусть подозревает.

Но получилось по-иному.

Через день Смит вернулся к прерванному разговору.

– Я знаю, кто вы, Витя, – радостно улыбаясь, сообщил он. – Вы один из тех лихих парней, которые перепродают валюту! Рискуете, но зато хорошо живете. Даже в больнице. – Он обвел рукой богатое убранство «люкса». – Вы кого-то подмазали и оказались в палате с иностранцем, в лучших условиях, чем другие. Это понятно... Американец был явно удовлетворен.

– Честно скажу, я не верю в случайности. А потому подозревал, что вы работаете на КГБ: у нас ведь свои стереотипы...

– Значит, вы все-таки разведчик, – сказал испытывающий явное облегчение Клячкин. – Жалко, нам нельзя выпить за то, что мы наконец узнали друг друга.

– У него хорошие коммуникативные способности, умение быстро ориентироваться в обстановке, уместный юмор, – отметил начальник отдела, прослушивая пленку. – Надо взять его на постоянную связь.

Через три недели Смита и Клячкина выписали. Они обменялись телефонами и расстались друзьями. А еще через несколько дней Клячкин дал подписку о добровольном сотрудничестве с органами госбезопасности и получил псевдоним Асмодей. Работа со Смитом вошла в его послужной список первой и весьма успешной операцией.

Клячкин-Асмодей аккуратно промокнул губы салфеткой, не спеша расплатился с официантом и медленно направился к выходу. В руке он держал красивую дорожную сумку.

Содержимое этой сумки искали сейчас по Москве все члены воровской общины, хотя делали это по-разному, в соответствии со своим авторитетом и возможностями.

Вернувшись в свою квартиру. Клык сразу же подошел к выходящему в простенок окну и убедился, что Федор воспользовался амортизатором, попытавшись сохранить казну. Может быть, деньги так и лежат на крыше...

Возможность, ясное дело, призрачная, но Клык, обогнав молодых «бойцов» и растолкав скобливших лестницу «шестерок», сбежал вниз, тяжело отдуваясь, взобрался на крышу соседнего дома и долго щупал пустой карабин на конце резинового жгута.

Потом, раздувая ноздри, будто нюхал воздух, осмотрел чердачное помещение. В закутке у трубы лежала куча спрессованного тряпья, на газете оставался раскрошенный кусок хлеба и стояла алюминиевая кружка.

– Сходи в верхнюю квартиру, попроси кулек, – приказал он. – Да повежливей! И расспроси, кто здесь жил.

Через несколько минут «боец» вернулся.

– Бомж какой-то... Спокойный, не шумел, не кричал, здоровался. Вот пакет.

Поддев щепкой за ручку, Клык опустил кружку в пакет.

Через час участковый инспектор Платонов произвел поквартирный обход подъезда, расспрашивая об обитателе чердака. Собрав полный перечень примет, он довольно толково составил словесный портрет и вручил Зонтикову.

– Благодарствую.

Клык сделал знак, и в кармане шинели оказались пять десятитысячных бумажек.

– А то повадился камни с крыши кидать. Еще зашибет кого... Клык откашлялся и протянул пакет с кружкой.

– А вот здесь надо пальчики поискать. Да посмотреть, чьи они... В карман с хрустом пролез еще десяток купюр.

– Обворовали нас, – с тяжким вздохом пояснил Клык. – Совсем люди совесть потеряли. Купюры по пятьдесят тысяч в чемодане старом дерматиновом. Если кто что прознает, мы отблагодарим.

Зонтиков опять тяжело вздохнул.

– К кому нам еще обращаться...

– Поможем...

Платонов отвел глаза в сторону. Только что он получил половину месячной зарплаты. И ничего противозаконного: в конце концов, милиция обязана раскрывать преступления. Но делать над собой усилие все-таки приходилось.